Бураттини. Фашизм прошел - Страница 18

Волнует ли Шаламова сама проблема «оттиска» или его качество, природа? По сути, любое художественное произведение в той или иной степени – «оттиск» с чего-то предыдущего, что тоже является «оттиском». Именно такую копию копии Платон называл «симулякром». Художник в принципе не может остаться наедине с оригиналом, собственно – с миром: он отделен от него непреодолимой стеной культурного языка. Работа идет не с оригиналом, а с его копией в энной степени. Художник смотрит то на мольберт, то на натуру, но между ними Рафаэль, Рубенс, Суриков, Филонов, Кукрыниксы. Возле письменного стола писателя, как правило, находится книжный шкаф. Но не оттиски-симулякры пугают Шаламова, а их источник. На каждой странице он предостерегает читателя от уголовной субкультуры, категорично заявляя, что криминальный мир во всех своих производных должен быть разрушен. Призыв остался без внимания. И напрасно, потому что последствия оказались сокрушительны. Уголовная субкультура, описанная Шаламовым, стала той роковой «мухой» (см. «Муха I»), извратившей нынешнюю культурную парадигму. Уголовщина, как Каинова печать, лежит на всем, на каждом «оттиске».

Общемировой постмодерн построен на бесконечном цитировании и лишен манифестов. Современный российский постмодерн цитирует в стандартах «пацанского» дискурса (материал, лексика, образность). У него появился манифест – «Возвращение к идеалам модерна».

Уголовная парадигма занята исключительно самовоспроизведением и имитацией самой себя, с нарастающим градусом упрощения в последующем изводе. Шаламов пишет, что уголовное сознание любит копии, причем не простые, а широко растиражированные – «Три богатыря», «Утро в сосновом лесу», «Иван Грозный убивает своего сына», и называет эти копии «классикой халтуры» (прогрессия от холста до гобелена и татуировки).

Уголовный мир ортодоксален. В новой России он вообще, пожалуй, единственный носитель традиции. Поэтому уголовная парадигма легко принимает возврат к «старым ценностям», «классике», неоакадемизму, неосентиментализму и неореализму. Российский рынок завален самоповторами и ремейками «высокого советского стиля» с «уголовной» коррекцией. Любой медиапродукт спроектирован по принципу «тиснутого» блатного словотворчества. Сохранено его основное назначение – отвлекать и коротать время в заключении. На этот аспект указывал Шаламов. Речь даже не идет конкретно о «Бригаде», «Бумере» (хотя и о них тоже), бесконечных телесагах о ментах и агентах национальной безопасности и прочих успешных медиапроектах, связанных с тематикой закона и его нарушениями. Понятно, что менты и бандиты – одна семиотическая пара (как антисемиты и евреи, гомофобы и гомосексуалисты, причем менты, гомофобы и антисемиты – всегда сторона страждущая и зависимая: они не могут существовать без своей половинки, тогда как евреи, гомосексуалисты и бандиты могут; русские какое-то время не могли без немцев, а теперь теряют в национальной самоидентичности без кавказцев: «Мы – это не они»).

Все «иронические детективы» Донцовой и иже с ней – типичный извод «блатного» романа, бесконечный множащийся ряд одинаковых книжек-текстов. Тем же заняты бытовые сериалы («народные драмы», в сюжет которых неизменно вплетены криминальные нити – обязательный усилитель «вкуса»). Изъяты сложность, психологизм, враждебная идеология – все, что может повредить занимательности. В итоге получается обтекаемый буржуазный продукт с элементарной сюжетностью и акцентом на натурализм (или же акцентом его отсутствия: тогда продукту присваивается лейбл «моральный», «духовный», «семейный»). Несколько отличны молодежные сериалы. Основа их содержания – казусы вокруг половой сферы. Сальность – единственный «усилитель вкуса», равноценный криминальному. Вообще вся «уголовная» культура предельно телесна: она направлена на реакции тела – растрогать, рассмешить, испугать, возбудить.

В молодежных сериалах результатом поиска зрительской идентичности оказывается секс: «Наши сериалы для тех, у кого есть половые органы. Если ты молод(а) и у тебя есть хуй (пизда) – включай телевизор и смотри».

Существующая вполне легитимная народная культура шансона, безусловно, родственна уголовной парадигме, но родство это не прямое, как может сначала показаться. Они вовсе не родня, как французский и английский бульдоги, то есть не родня, их лишь объединяет название «бульдог». Шансон – частность, парадигма – всеобъемлюща.

Уголовная парадигма – генератор гомосексуализма, ведь он – неотъемлемая часть тюремного сексуального быта.

Лужков не проводил гей-парад не потому, что против геев. Он вместе с «Единой Россией» обеими руками «за пидарасов» (хороших и разных), но в отведенном для этого месте, как для игорного бизнеса (условный «петушиный угол» – Пидарасинск, где-нибудь на Азове). Тюремный гомосексуализм сложнее обычной биологической девиации. Он создает в ней социальные и кастовые отношения. «Пидарас» – явление не только сексуальное, но и социальное. Это статус. Ведь те, кто активно пользуется «петушиным углом», парадоксальным образом гомосексуалистами не считаются. Уголовная парадигма поддерживает и генерирует иерархию. В ней существуют господствующие и угнетенные классы. Постмодернистская компонента реализует ситуацию, когда начальник зоны, «старший кум», одновременно является и вором в законе. Канувший модернизм сменила изощренная форма тоталитарного постмодерна, созвучная пелевинскому пониманию суверенной демократии: «Суверенная демократия – это буржуазная электоральная демократия на той стадии развития, когда демократия – она демократия, а если надо – в жопу выебут легко».