Бураттини. Фашизм прошел - Страница 32

– Спокойной ночи, – кричит Москва.

– Спокойной ночи, – отзываюсь я, – только ради Бога, сделай в телевизоре звук потише!

Разное

Познание в беде

В «Легенде о Тиле Уленшпигеле» Шарля де Костера есть примечательный эпизод. Тиль и его мать арестованы инквизицией по доносу. Их должны подвергнуть пыткам, чтобы выяснить, причастны ли они к колдовству. У пытки есть строгий регламент. Для каждой стадии следствия имеется установленный арсенал дознавательных средств. Если обвиняемый все переносит и не сознается, обвинение снимается.

Инквизиция понимает субъективность и фиктивность правды. Произнесенные всуе, слова не стоят ничего. Человек по природе скрытен и неискренен. В способах дознания инквизиции, да и не только инквизиции, а также и прочих общественных структур заложено онтологическое недоверие к человеку. Мы говорим: «Что у трезвого на уме, у пьяного на языке». То есть мы склонны больше доверять словам, произнесенным в «измененном» состоянии. Мы верим, что пьяный более искренен, потому что он говорит то, что не сказал бы в трезвом виде, чаще прислушиваемся к сказанному «в сердцах», потому что вежливость в нашем понимании – культурный буфер между личностью и правдой.

Мы не доверяем окружающим, не уверены в самих себе, ибо наша суть часто скрыта от нас. Откровенность можно добыть лишь тяжким и кровавым трудом. Единственная возможность приблизиться к человеку – поместить его в измененное состояние, отличное от его обычной жизни. Пытка – одно из таких средств.

Пытаемый человек, как и пьяный, уже ближе к себе истинному. Поэтому слова, полученные под пыткой, имеют больший вес. Чем изощреннее пытка, тем выше проба правды. И регламент инквизиции только сортирует эту правду.

На первом этапе инквизицию вполне устраивает «грузинский чай», правда второго сорта.

Для нас наиболее убедителен опыт страдания, а не опыт счастья. Мы верим человеческой жизни, только если она окрашена муками, реалиями «огня и воды», через которые некто Х. прошел.

Фронтовик, написавший роман о войне, более честен, чем тыловой литератор, потому что первый «знает жизнь» не понаслышке. Автор, «выстрадавший» свое произведение, искренен.

Индивид, непроверенный несчастьем, весьма сомнителен. В каждом обществе существуют свои институты экстремальных ситуаций, в которых проверяется человек: война, армия, тюрьма, сума. Так, в африканских племенах инициация подростков во взрослых особей связана с нанесением увечья – шрамы, выбитые зубы. В народе говорят: «невоевавший мужик, как нерожавшая баба». Применительно к бабе акцент делается не на само деторождение, а на муках и риске, связанных с родами. Мужик проверяется войной, его поведением в боевой обстановке. Струсил, побежал, предал – означает статус «не мужик», племенной брак.

Испокон веков друзья познаются в беде. «Беда» (экстремальная ситуация) оказывается единственным верным способом познания окружения. «Беда» – лакмусовая бумажка при анализе истинной сути человека. Возникает лишь вопрос – истинную ли личность мы наблюдаем, не имеем ли мы дело с оборотнем души, которую формирует сама экстремальность? Почему мы решили, что какой-нибудь гражданин Х. – безобидный пузан, любитель телека и футбола, пива и чипсов – станет «настоящим» только в окопе под шквальным огнем? Вдруг его истинная суть, личностная правда – диван, телек и пиво? А там, на войне, гражданин Х. в тот же миг перестанет быть собой, и наружу вылезет антиличность.

Брошенный муж может сколько угодно обвинять отрекшуюся жену, забывая о том, что женой она была только без включения фактора «экстремальность», и уже не важно, что им стало – потеря ног или имущества. О такой женщине общество скажет следующее: она всегда притворялась, и лишь несчастье открыло ее истинное лицо. Но никто не задумается, а может, «правдивой» она была лишь когда у супруга имелись ноги или деньги. А с их пропажей включилась антиличность.

Тиль Уленшпигель и его мать с честью выдерживают испытание, их отпускают. Они настоящие герои – для автора и для читателя. Под пыткой они показали себя, проявили характер. «Битие» определило сознание. Если бы Тиль не выдержал мук и сдался, мы бы не смогли любить его. Тиль Уленшпигель – настоящий герой, потому что мы, читатели, сами считаем, что истинная суть человека проявляется в экстремальной ситуации. И в этом контексте мы уже сотни лет заодно с инквизицией…

Вечным сном

Я сказочник и поэтому никогда не напишу книгу о современной Германии.

Страна охотно предоставляет в распоряжение живописное готическое Средневековье, XVII, XVIII, XIX века – благоприятная почва для разведения всевозможных художественных балладных франкенштейнов. XX век породил великого голема Третьего рейха – ужасное демоническое дитятко, свирепый немецкий последыш…

Мне видится условная дата – сорок пятый год. С этого момента мифообразующая железа Германии, питавшая как детские страшилки, так и большие государственные мифы, начинает активно угасать. Страна морит все «мифологическое», ибо оно ассоциируется со «злом». В этот момент Германия напоминает незадачливого ребенка, вдруг поверившего, что он Бэтмен, и выпрыгнувшего из окна, но только не разбившегося на смерть, а покалечившегося и от обиды за боль и разочарование прагматично изгнавшего из своего мира всякий вымысел.

Стивен Кинг, стиснутый пространством современной Германии, беспомощен. Ни один его сюжет в ней не работает. По крайней мере я не поверю ему. Фредди Крюгер не может проживать в Дортмунде или Гамбурге. Кинг-Конг никогда не пройдет по Берлину. Эти персонажи противоречат художественной правде несчастной выхолощенной страны.